Неточные совпадения
Больной и ласки и веселье
Татьяну трогают; но ей
Не хорошо на новоселье,
Привыкшей к горнице своей.
Под занавескою шелковой
Не спится ей в постеле новой,
И ранний звон колоколов,
Предтеча утренних трудов,
Ее с постели подымает.
Садится Таня у
окна.
Редеет сумрак; но она
Своих полей не различает:
Пред нею незнакомый двор,
Конюшня,
кухня и забор.
Затем все оттер бельем, которое тут же сушилось на веревке, протянутой через
кухню, и потом долго, со вниманием, осматривал топор у
окна.
На другой день он проснулся рано и долго лежал в постели, куря папиросы, мечтая о поездке за границу. Боль уже не так сильна, может быть, потому, что привычна, а тишина в
кухне и на улице непривычна, беспокоит. Но скоро ее начали раскачивать толчки с улицы в розовые стекла
окон, и за каждым толчком следовал глухой, мощный гул, не похожий на гром. Можно было подумать, что на небо, вместо облаков, туго натянули кожу и по коже бьют, как в барабан, огромнейшим кулаком.
Самгин, открыв
окно, посмотрел, как он не торопясь прошел двором, накрытый порыжевшей шляпой, серенький, похожий на старого воробья. Рыжеволосый мальчик на крыльце
кухни акушерки Гюнтер чистил столовые ножи пробкой и тертым кирпичом.
Но комнаты были светлые,
окнами на улицу, потолки высокие, паркетный пол, газовая
кухня, и Самгин присоединил себя к демократии рыжего дома.
В дом прошли через
кухню, — у плиты суетилась маленькая, толстая старушка с быстрыми, очень светлыми глазами на темном лице; вышли в зал, сыроватый и сумрачный, хотя его освещали два огромных
окна и дверь, открытая на террасу.
Однажды он пришел и вдруг видит, что мыло лежит на умывальном столике, щетки и вакса в
кухне на
окне, а чай и сахар в особом ящике комода.
А между тем заметно было, что там жили люди, особенно по утрам: на
кухне стучат ножи, слышно в
окно, как полощет баба что-то в углу, как дворник рубит дрова или везет на двух колесах бочонок с водой; за стеной плачут ребятишки или раздается упорный, сухой кашель старухи.
А там старуха пронесет из амбара в
кухню чашку с мукой да кучу яиц; там повар вдруг выплеснет воду из окошка и обольет Арапку, которая целое утро, не сводя глаз, смотрит в
окно, ласково виляя хвостом и облизываясь.
— Еще за окраску потолка и дверей, за переделку
окон в
кухне, за новые пробои к дверям — сто пятьдесят четыре рубля двадцать восемь копеек ассигнациями.
Крыльца — оба, переднее и особенно памятное ему заднее — сгнили и были разломаны, оставались только переметы;
окна некоторые вместо стекла были заделаны тесом, и флигель, в котором жил приказчик, и
кухня, и конюшни — всё было ветхо и серо.
В их большом каменном доме было просторно и летом прохладно, половина
окон выходила в старый тенистый сад, где весной пели соловьи; когда в доме сидели гости, то в
кухне стучали ножами, во дворе пахло жареным луком — и это всякий раз предвещало обильный и вкусный ужин.
Она начала так: «Мороз крепчал…»
Окна были отворены настежь, слышно было, как на
кухне стучали ножами и доносился запах жареного лука…
А в конце прошлого столетия здесь стоял старинный домище Челышева с множеством номеров на всякие цены, переполненных Великим постом съезжавшимися в Москву актерами. В «Челышах» останавливались и знаменитости, занимавшие номера бельэтажа с огромными
окнами, коврами и тяжелыми гардинами, и средняя актерская братия — в верхних этажах с отдельным входом с площади, с узкими, кривыми, темными коридорами, насквозь пропахшими керосином и
кухней.
— Ой, батюшки, до смерти забьют! — вскрикивает в
кухне толстая стряпка Аграфена, высовываясь из
окна.
Но особенно крепко захватил и потянул меня к себе нахлебник Хорошее Дело. Он снимал в задней половине дома комнату рядом с
кухней, длинную, в два
окна — в сад и на двор.
Нельзя было не послушать ее в этот час. Я ушел в
кухню, снова прильнул к стеклу
окна, но за темной кучей людей уже не видно огня, — только медные шлемы сверкают среди зимних черных шапок и картузов.
Я вошел в
кухню, сел у
окна, как во сне.
Я выбежал в
кухню;
окно на двор сверкало, точно золотое; по полу текли-скользили желтые пятна; босой дядя Яков, обувая сапоги, прыгал на них, точно ему жгло подошвы, и кричал...
В субботу, перед всенощной, кто-то привел меня в
кухню; там было темно и тихо. Помню плотно прикрытые двери в сени и в комнаты, а за
окнами серую муть осеннего вечера, шорох дождя. Перед черным челом печи на широкой скамье сидел сердитый, непохожий на себя Цыганок; дедушка, стоя в углу у лохани, выбирал из ведра с водою длинные прутья, мерял их, складывая один с другим, и со свистом размахивал ими по воздуху. Бабушка, стоя где-то в темноте, громко нюхала табак и ворчала...
Потом, как-то не памятно, я очутился в Сормове, в доме, где всё было новое, стены без обоев, с пенькой в пазах между бревнами и со множеством тараканов в пеньке. Мать и вотчим жили в двух комнатах на улицу
окнами, а я с бабушкой — в
кухне, с одним
окном на крышу. Из-за крыш черными кукишами торчали в небо трубы завода и густо, кудряво дымили, зимний ветер раздувал дым по всему селу, всегда у нас, в холодных комнатах, стоял жирный запах гари. Рано утром волком выл гудок...
В
кухне, среди пола, лежал Цыганок, вверх лицом; широкие полосы света из
окон падали ему одна на голову, на грудь, другая — на ноги.
После обеда Груздев прилег отдохнуть, а Анфиса Егоровна ушла в
кухню, чтобы сделать необходимые приготовления к ужину. Нюрочка осталась в чужом доме совершенно одна и решительно не знала, что ей делать. Она походила по комнатам, посмотрела во все
окна и кончила тем, что надела свою шубку и вышла на двор. Ворота были отворены, и Нюрочка вышла на улицу. Рынок, господский дом, громадная фабрика, обступившие завод со всех сторон лесистые горы — все ее занимало.
По отъезде ученой экспедиции Пелагея стала мести залу и готовить к чаю, а Лиза села у
окна и, глядя на речную луговину, крепко задумалась. Она не слыхала, как Женни поставила перед нею глубокую тарелку с лесными орехами и ушла в
кухню готовить новую кормежку.
В двух комнатах, примыкавших к
кухне, вовсе не было
окон: это были не то кладовые, не то спальни.
В восемь часов утра начинался день в этом доме; летом он начинался часом ранее. В восемь часов Женни сходилась с отцом у утреннего чая, после которого старик тотчас уходил в училище, а Женни заходила на
кухню и через полчаса являлась снова в зале. Здесь, под одним из двух
окон, выходивших на берег речки, стоял ее рабочий столик красного дерева с зеленым тафтяным мешком для обрезков. За этим столиком проходили почти целые дни Женни.
Над дверью деревянного подъезда опять была дощечка с надписью: «Следственный пристав»; в нижний этаж вело особое крылечко, устроенное посредине задней части фасада. Налево был низенький флигелек в три
окна, но с двумя крыльцами. По ушатам, стоявшим на этих крыльцах, можно было догадаться, что это
кухни. Далее шел длинный дровяной сарайчик, примкнутый к соседскому забору, и собачья конура с круглым лазом.
Одна из этих дверей, налево от входа, вела в довольно просторную
кухню; другая, прямо против входа, — в длинную узенькую комнатку с одним
окном и камином, а третья, направо, против кухонной двери, — в зал, за которым в стороне была еще одна, совершенно изолированная, спокойная комната с двумя
окнами.
Она встала и, не умываясь, не молясь богу, начала прибирать комнату. В
кухне на глаза ей попалась палка с куском кумача, она неприязненно взяла ее в руки и хотела сунуть под печку, но, вздохнув, сняла с нее обрывок знамени, тщательно сложила красный лоскут и спрятала его в карман, а палку переломила о колено и бросила на шесток. Потом вымыла
окна и пол холодной водой, поставила самовар, оделась. Села в
кухне у
окна, и снова перед нею встал вопрос...
Однажды после ужина Павел опустил занавеску на
окне, сел в угол и стал читать, повесив на стенку над своей головой жестяную лампу. Мать убрала посуду и, выйдя из
кухни, осторожно подошла к нему. Он поднял голову и вопросительно взглянул ей в лицо.
Вечером, когда она пила чай, за
окном раздалось чмоканье лошадиных копыт по грязи и прозвучал знакомый голос. Она вскочила, бросилась в
кухню, к двери, по сеням кто-то быстро шел, у нее потемнело в глазах, и, прислонясь к косяку, она толкнула дверь ногой.
Вечером хохол ушел, она зажгла лампу и села к столу вязать чулок. Но скоро встала, нерешительно прошлась по комнате, вышла в
кухню, заперла дверь на крюк и, усиленно двигая бровями, воротилась в комнату. Опустила занавески на
окнах и, взяв книгу с полки, снова села к столу, оглянулась, наклонилась над книгой, губы ее зашевелились. Когда с улицы доносился шум, она, вздрогнув, закрывала книгу ладонью, чутко прислушиваясь… И снова, то закрывая глаза, то открывая их, шептала...
В столовой, в бильярдной и на
кухне светло горели лампы, и оттого грязный, загроможденный двор офицерского собрания казался черным, точно залитым чернилами.
Окна были всюду раскрыты настежь. Слышался говор, смех, пение, резкие удары бильярдных шаров.
Александра Петровна неожиданно подняла лицо от работы и быстро, с тревожным выражением повернула его к
окну. Ромашову показалось, что она смотрит прямо ему в глаза. У него от испуга сжалось и похолодело сердце, и он поспешно отпрянул за выступ стены. На одну минуту ему стало совестно. Он уже почти готов был вернуться домой, но преодолел себя и через калитку прошел в
кухню.
Было светло, дымно и пахло острой еврейской
кухней, но по временам из
окон доносился свежий запах мокрой зелени, цветущей белой акации и весеннего воздуха.
Сквозь приподнятое
окно в
кухне я действительно разглядел наших поляков; впрочем, мне показалось, что там, кроме их, много народу. Озадаченный, я пошел на
кухню. Смех, ругательства и тюканье (заменявшее у каторжных свистки) раздались мне вслед.
Это удивило меня своей правдой, — я стал читать дальше, стоя у слухового
окна, я читал, пока не озяб, а вечером, когда хозяева ушли ко всенощной, снес книгу в
кухню и утонул в желтоватых, изношенных страницах, подобных осенним листьям; они легко уводили меня в иную жизнь, к новым именам и отношениям, показывая мне добрых героев, мрачных злодеев, непохожих на людей, приглядевшихся мне.
Мы оба тотчас поняли, что она умерла, но, стиснутые испугом, долго смотрели на нее, не в силах слова сказать. Наконец Саша стремглав бросился вон из
кухни, а я, не зная, что делать, прижался у
окна, на свету. Пришел хозяин, озабоченно присел на корточки, пощупал лицо кухарки пальцем, сказал...
Солдата стошнило, душный запах теплой водки и зеленого луку наполнил
кухню, к стеклам
окна то и дело прилипают какие-то мутные, широкие рожи с раздавленными носами, ладони, приложенные к щекам, делают эти рожи безобразно ушастыми.
Рядом с полкой — большое
окно, две рамы, разъединенные стойкой; бездонная синяя пустота смотрит в
окно, кажется, что дом,
кухня, я — все висит на самом краю этой пустоты и, если сделать резкое движение, все сорвется в синюю, холодную дыру и полетит куда-то мимо звезд, в мертвой тишине, без шума, как тонет камень, брошенный в воду. Долго я лежал неподвижно, боясь перевернуться с боку на бок, ожидая страшного конца жизни.
Она кричала во все горло и была веселая. Они собирались плясать. Преполовенская и Варвара пробрались через
кухню в горницы и сели у
окна смотреть, что будет на дворе.
И в
кухне вдруг почему-то вспомнил, что в
окно чердака видно каланчу — она торчит между крыш города, точно большой серый кукиш.
Девять столов было накрыто на дворе; в
кухне Власьевна и Наталья пекли блины, из
окна густо текло жирное шипение масла, нищие, заглядывая в
окно, нетерпеливо и жадно потягивали носами.
…Он простоял у
окна вплоть до времени, когда все в доме встали, спешно умылся, оделся, пошёл в
кухню, отворил дверь и встал на пороге. Сидя за столом, Маркуша держал Борю меж колен, говоря ему...
Под
окном показалась еле заметная в темноте фигура Ярмолы, который, накрывшись с головой свиткой, выбежал из
кухни, чтобы притворить ставни.
Две из них, с
окнами на улицу, занимал доктор, а в третьей и в
кухне жили Дарьюшка и мещанка с тремя детьми.
— раздавалось за стеной. Потом околоточный густо захохотал, а певица выбежала в
кухню, тоже звонко смеясь. Но в
кухне она сразу замолчала. Илья чувствовал присутствие хозяйки где-то близко к нему, но не хотел обернуться посмотреть на неё, хотя знал, что дверь в его комнату отворена. Он прислушивался к своим думам и стоял неподвижно, ощущая, как одиночество охватывает его. Деревья за
окном всё покачивались, а Лунёву казалось, что он оторвался от земли и плывёт куда-то в холодном сумраке…
Однажды вечером, когда он, охваченный скукой, сидел в своей комнате у открытого
окна и, глядя в тёмный сад, вспоминал Олимпиаду, Татьяна Власьевна вышла в
кухню и позвала его пить чай.
И от волнения стала мять в руках свой фартук. На
окне стояли четвертные бутыли с ягодами и водкой. Я налил себе чайную чашку и с жадностью выпил, потому что мне сильно хотелось пить. Аксинья только недавно вымыла стол и скамьи, и в
кухне был запах, какой бывает в светлых, уютных
кухнях у опрятных кухарок. И этот запах и крик сверчка когда-то в детстве манили нас, детей, сюда в
кухню и располагали к сказкам, к игре в короли…
Елена свою новую квартиру в казенном доме нашла выметенною и вымытою; но при всем том она оказалась очень неприглядною: в ней было всего только две комнаты и небольшая
кухня; потолок заменялся сводом; в
окнах виднелись железные решетки, так что нянька и горничная, попривыкшие к роскоши в княжеском доме, почти в один голос воскликнули...